Писала вчера, но Дайри, с*ка, глюканул, пришлось перепечатывать




После этой книги я влюбилась в Ремарка еще больше.
Тоже довольно печальная вещь, но читать о верных друзьях, о дружбе и о любви безумно приятно.
спойлерУбила бы того, кто написал в предисловии, что Ленц погибнет. Я заранее знала, что мой любимый герой умрет =(((
А ближе всех мне Фердинанд Грау. У нас с ним одинаковые мысли. Только он был таким, потому что имел дело с покойниками, а я нет

На редкость красивые и правильные цитаты. Много.
Собственно говоря, я мог быть вполне доволен. Жилось мне неплохо, я имел работу, был силен, вынослив и, как говорится, находился в добром здравии; но все же лучше было не раздумывать слишком много. Особенно наедине с собой. И по вечерам. Не то внезапно возникало прошлое и таращило мертвые глаза. Но для таких случаев существовала водка.

Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит

Нужно уметь и проигрывать. Иначе нельзя было бы жить

«Только не принимать ничего близко к сердцу. Ведь то, что примешь, хочешь удержать. А удержать нельзя ничего».

Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие

Нельзя быть слишком молодой. Только старой можно быть слишком

Ром – это ведь не просто напиток, это скорее друг, с которым вам всегда легко. Он изменяет мир. Поэтому его и пьют.

Цветы. Они все прикрывают. Даже могилы

Диковинно! Почему это устанавливают памятники разным людям, а почему бы не поставить памятник луне или цветущему дереву?

Так я просидел довольно долго, размышляя о всякой всячине. Вспомнил, какими мы были тогда, вернувшись с войны, – молодые и лишенные веры, как шахтеры из обвалившейся шахты. Мы хотели было воевать против всего, что определило наше прошлое, – против лжи и себялюбия, корысти и бессердечия; мы ожесточились и не доверяли никому, кроме ближайшего товарища, не верили ни во что, кроме таких никогда нас не обманывавших сил, как небо, табак, деревья, хлеб и земля; но что же из этого получилось? Все рушилось, фальсифицировалось и забывалось. А тому, кто не умел забывать, оставались только бессилие, отчаяние, безразличие и водка. Прошло время великих человеческих мужественных мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность. Нищета.

«Вам хорошо, вы одиноки», – сказал мне Хассе. Что ж, и впрямь все отлично, – кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда по вечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихрем дикой тоски, желаний, скорби и надежд. Вырваться бы из этого бессмысленного отупения, бессмысленного вращения этой вечной шарманки, – вырваться безразлично куда. Ох, эта жалкая мечта о том, чтоб хоть чуточку теплоты, – если бы она могла воплотиться в двух руках и склонившемся лице! Или это тоже самообман, отречение и бегство? Бывает ли что-нибудь иное, кроме одиночества?
Нет, иного не бывает. Для всего иного слишком мало почвы под ногами.

– Жестокий человек, – сказала фрау Залевски. – Неужели у вас нет чувств?
– У меня даже слишком много чувств, – возразил я. – В противном случае у меня не было бы таких мыслей.

Благоговение к памяти умерших это не что иное, как сознание вины перед ними. Люди стараются возместить то зло, которое они причинили покойникам при жизни.

Человек вспоминает о своих скудных запасах доброты обычно когда уже слишком поздно. И тогда он бывает очень растроган тем, каким благородным, оказывается, мог бы он быть, и считает себя добродетельным.

Человек зол, но он любит добро… когда его творят другие.

Никогда не старайся узнать слишком много, Робби! Чем меньше знаешь, тем проще жить. Знание делает человека свободным, но несчастным.

Счастье – самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете

Человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто слишком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это верно. Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет… Ждет, как безумный…

Но ведь без любви человек – не более чем покойник в отпуске.

- Сходить с ума во время гонок – не позор. Не так ли, Пат?
- Быть сумасшедшим вообще не позорно.

Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем – вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете – вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике – жалкое племя!

Время чудес прошло, а если они и случались, то разве что в худшую сторону

Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником – когда видишь, что делает из нее большинство людей.

И хорошо, Робби, что у людей еще остается много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество – настоящее одиночество, без всяких иллюзий – наступает перед безумием или самоубийством.

Я слишком хорошо знал – всякая любовь хочет быть вечной, в этом и состоит ее вечная мука. Не было ничего прочного, ничего.

Для человека это невыносимо, Человек просто не может вынести этого. И вот почему он придумал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадежную мечту о вечности.

Самая тяжелая болезнь мира – мышление! Она неизлечима.

Братья, жизнь – это болезнь, и смерть начинается с самого рождения. В каждом дыхании, в каждом ударе сердца уже заключено немного умирания – все это толчки, приближающие нас к концу.

– До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведет к хорошему концу.
– А что вы, собственно, называете хорошим концом? – спросил я. – Хороший конец бывает только тогда, когда до него все было плохо. Уж куда лучше плохой конец.

Обладание само по себе уже утрата. Никогда ничего нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя разомкнуть лязгающую цепь времени, никогда беспокойство не превращалось в покой, поиски – в тишину, никогда не прекращалось падение.

Забвение – вот тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.

Мы слишком много знаем и слишком мало умеем… потому что знаем слишком много.

Слишком поздно, всегда все слишком поздно. Так уж повелось в жизни, Робби.

– А почему ты меланхоличен?
– Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так… вообще…
– Но только если он один, – сказал я.
– Конечно. Час теней. Час одиночества. Час, когда коньяк кажется особенно вкусным.

Человек всегда велик в намерениях. Но не в их выполнении. В этом и состоит его очарование.

Чем дольше живешь, тем больше портятся нервы

Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать. И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести. Все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время не нашло еще слов для выражения своих чувств. Оно умеет быть только развязным, все остальное – искусственно.

– Я ждала тебя.
– Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.
– Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.

Чем больше люди знают друг о друге, тем больше у них получается недоразумений. И чем ближе они сходятся, тем более чужими становятся.

Дальше полуправд нам идти не дано. На то мы и люди. Зная одни только полуправды, мы и то творим немало глупостей. А уж если бы знали всю правду целиком, то вообще не могли бы жить.

Можно упрекать себя за все, что делаешь, или вообще не упрекать себя ни в чем

Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы

Героизм, мой мальчик, нужен для тяжелых времен. Но мы живем в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.

Жалость самый бесполезный предмет на свете. Она – обратная сторона злорадства

Люди куда более опасный яд, чем водка и табак, мой милый

Нужно, чтобы умирали только одинокие. Или когда ненавидят друг друга. Но не тогда, когда любят.

Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.

Теперь время остановилось. Мы его разорвали пополам. Теперь существуем только мы вдвоем. Только мы вдвоем – ты и я – и больше нет никого.